Кромка - Страница 48

Большие бараки, а перед ними загоны, в которых на лавках сидели невольники. Женщины, мужчины и дети. Все скопом, без разницы, а рядом людоловы, профессиональные ловцы человеков и продавцы живого товара.

Впрочем, приглядевшись, я понял, что рабы все‑таки разделены. Некоторые держались отстраненно, а кое‑кто из рабов даже не имел колодок. Я этого не понял и обратился к торговцу, который находился рядом:

— Слышь, а почему одни скованы, а другие нет?

Торговец, полноватый мужичок в теплом тулупчике, поправил кобуру с «макаровым», сплюнул на грязную землю и ответил:

— Кто в колодках, сбежать может. Это пойманные с поличным преступники, разбойники и дикари. Не те дикари, что с левого берега Тихой, а горцы. А кто без оков, тот сам в рабы продался и стал обельным холопом с правом выкупиться.

— Интересно, а в чем причина?

— Просто все, — мужик пожал плечами. — В Дымно и Свалино — это анклавы с восточной стороны Перуновых гор, минувшим летом засуха была и теперь голод. Звери откочевали, а на полях ничего не уродилось. Горожане попробовали горцев пощипать и пару племен истребили. А потом драпанули, когда племенное ополчение стало их окружать. Короче, неудачный поход. Прибытка нет, а горцы в отместку пригороды сожгли и фермеров убивают. Наши караваны туда прорвались, оружие продали и боеприпасы, а назад рабов привезли. Дикарей — горцев никак продать не можем, непокорные они, а тех, кто сам в неволю пошел, всего два десятка осталось. Ходовой товар. Понятно?

— Да. А горцы, выходит, тоже с востока?

— Пленные.

— А потеряшки есть?

— Потеряшки редкость, только если из Алексеевской республики пригонят. Но таких сразу выкупают. Они у нас они ценятся. — Торгаш опять сплюнул и спросил: — Брать кого будешь или только посмотришь?

— Пока присматриваюсь и хочу расценки узнать.

— Расценки в этом году стандартные. Малолетки до восьми лет десять серебряных. Девчонки — целки до четырнадцати лет тридцать монет, парни того же возраста двадцать. Бабы в самом соку и мужики работящие двадцать пять — тридцать серебряных. Если баба красавица или мужик мастер, тогда цена может колебаться и очень сильно. Понятно?

— Да.

Торгаш отвернулся, а я пошел вдоль загородки и старался поймать взгляд рабов. Однако никто из них не поднимал головы. Каждый старался вести себя незаметно, и только одна молодая русоволосая девушка с неровным носом решилась меня позвать:

— Эй!

— Чего? — я сразу отметил, что она не скована, следовательно, сама в рабство продалась.

— Хозяйку ищешь?

— Нет.

— А кого купить хочешь?

— Я только смотрю.

— А — а-а… — протянула она и отступила от ограды.

Вроде бы неказистая девушка. Нос неровный, словно когда‑то был сломан, одета бедно, полушубок рваный и какие‑то чоботы на ногах, а вдобавок еще и хромала на левую ногу. Можно было пройти мимо, но я почему‑то решил не спешить и спросил невольницу:

— Тебя как зовут?

— Маша, — она замерла и снова посмотрела на меня.

«Глаза синие и взгляд чистый», — отметил я и задал новый вопрос:

— Ты откуда?

— Из Дымно.

— Сколько лет?

— Восемнадцать.

— А выглядишь гораздо старше.

— Это от голода и холода.

— Почему в рабство продалась?

— Мужа убили, он дружинником был. Сама сирота. Никому не нужна, ни свекрови, ни родичам мужа. А в Дымно голодно, дай бог, если половина горожан зиму и весну переживет. Вот и пошла в рабы. Деньги свекрови отдала, чтобы не проклинала вслед, а потом меня сюда привезли.

— Что умеешь?

— По хозяйству могу работать и готовить… — она запнулась и неожиданно покраснела: — Ну и постель согреть…

Мне краска на лице понравилась. Это редкость, когда девушка скромница, знающими мужчинами подобное ценится. И хотя я понимал, что сейчас мне не до баб, самому бы выжить, разговор продолжился:

— Ты из местных?

— Нет. Потеряшка.

— Давно здесь?

— Десять лет.

— А родом откуда?

— Самара.

— И сколько просят за тебя?

— Я продалась за шесть серебряных монет, а сколько купцы с тебя возьмут, если надумаешь торговаться, про то не ведаю.

— А прихрамываешь чего?

— Ногу натерла, обувка не моя.

— Ладно. Пойду я.

— Удачи, повольник.

— И тебе.

Я хотел уйти сразу. Но подошел торгаш, и я кивнул на девушку:

— Сколько за белолагу хромоногую хочешь?

Он смерил меня оценивающим взглядом, видимо, понял, что Маша мне приглянулась, и сказал:

— Двадцать монет.

— Ты чего, охренел? На лицо не красавица и нога битая.

— Предлагай свою цену, — торгаш ухмыльнулся.

— Нет у меня денег.

Я отвернулся, двинулся к выходу и людолов уже в спину выкрикнул:

— Да постой ты! Не торопись! Давай торговаться! За пятнадцать отдам! Если надумаешь, приходи!

Однако я не обернулся, продолжил движение и, покинув рынок, вышел к закрытому до вечера кинотеатру и оружейному магазину братьев Гольц. Перед глазами было лицо Маши. Но чем я мог ей помочь? Денег нет. Жилья нет. Самому бы выжить.

— Эх! — махнув рукой, я встряхнул головой, прогнал беспокойные мысли и вошел в магазин.

Куда меня занесет, я не знал. Но понимал, что необходимо пополнить боезапас, купить пистолет и пару гранат. Без огнестрела на Кромке никуда. И в магазине Гольцев я нашел все, что искал.

Оружия в магазине оказалось много. С одной стороны секция холодного оружия. Сабли, шашки, мечи, луки и арбалеты, копья и секиры, различные ножи, кинжалы и даже метательные звезды. С другой стороны секция огнестрельного оружия. Гладкоствольные ружья и нарезные карабины, различные модификации автоматов Калашникова и снайперские винтовки, множество пистолетов и ручные пулеметы. А в дальнем конце секция тяжелого вооружения, боеприпасов и взрывчатки. Автоматические и ручные противотанковые гранатометы, станковые пулеметы ДШК и «Утес», пара минометов, ящики с патронами и гранаты, образцы различной взрывчатки и детонаторы. Плюс ко всему этому имелась отдельная стойка с радиостанциями, в основном китайскими в УКВ — диапазоне и советскими армейскими Р-159.